Живопись после живописи. Что случилось с картинами во второй половине XX века

Что случилось с картинами во второй половине XX века: живопись в эпоху инсталляций, мультимедиа и 3D.

Что и зачем рисуют современные художники — загадка для большинства. Но самое удивительное — при нашествии «цифры», радикальности перформанса и тотальных инсталляций их интерес к традиционной живописи никуда не делся.
Сотни молодых художников новой волны экспериментируют с красками и поверхностями, не боятся писать картины после Малевича, Бэкона и Ротко и дают другое прочтение привычным подходам и жанрам. При этом предметы картин становятся все более зыбкими и неузнаваемыми, а живопись все больше походит на кино: жанры и техники смешиваются между собой, а границы китча и искусства размыты как никогда раньше.

Натюрморт с хлебом и серебряным кувшином, Виллем Хеда, 1658


Натюрморт с музыкальными инструментами Жорж Брак, 1908	Четыре цветка в натюрморте Дэвид Хокни, 1990

Живопись началась как заполнение пустого пространства: есть пустая стена сооружения — бани, подземного лабиринта, храма — на ней должно что-то быть. Голландский натюрморт XVI века с рыбой и серебряной посудой вешали на стену в знак статуса и на удачу, так же, как первые люди рисовали тотемных зверей на счастье. Живопись началась с жилища и из всех искусств она — самое чистое и человечное, что только можно придумать.
Картина стала чем-то большим, чем картина, когда появилась ее убийца — фотография. Весть о том, что теперь не надо рисовать королеву сеансами в несколько месяцев, а достаточно просто поставить ее неподвижно на двадцать минут, заставили художников задуматься, зачем они рисуют.

К тому же вся история модерна сложилась так, что нескольким поколениям стало чихать на академический истеблишмент и унылые экзамены в академию искусств — художники открыли для себя широкую публику и возможность ее шокировать, увлекать или раздражать. Нарисовать проституток острыми линиями и быть обруганным главным городом Европы стало важнее, чем угодить графу с 500-летней историей рода, нарисовав его приукрашенный портрет с румяными щеками.


Три грации Рафаэль, 1501-05	Раздевающаяся женщина Эгон Шиле, 1911	Feather Stola Марлен Дюмас, 2000

Поп-артисты, исходившие из того, что их живопись — не совсем живопись, стали осознанно ставить на холст периферию: банку супа, обрывок комикса с брошенной нелепой фразой, плеск воды в бассейне на фоне плоского дома и еще более плоского газона. Не стало ни глубины, ни перспективы, а картина поп-артиста из сакральной живописи превратилась в идеальную наклейку на холодильник.
C середины XX века в живописи начинается полнейшая неразбериха.
Резвые четкие линии радикалов-модернистов необратимо исчезли: живопись становится жидкостью, а холсты практически готовы растечься — кажется, отвернешься, повернешься снова, а на картине будет что-то другое. В современной живописи исчезает тема и появляется фокус, который только слегка уточняет, но совершенно не предсказывает того, какой будет картина.

Аллегория зрения, Ян Брейгель старший, 1618


Красная мастерская, Анри Матисс, 1912	1948, Вильгельм Саснал, 2006

Живопись перестает вообще делиться по жанрам — простые истории про натюрморты, портреты и интерьеры кажутся совсем не такими, как у Матисса или Сезанна или уж тем более, как у Вермеера или Рубенса. Глаза хватаются за неровные края, зыбкие полутона, противоречивые формы и выдают сигнал моментального узнавания: да, это нарисовано здесь и сейчас, и сто лет назад представить себе такую вазу с фруктами и такое лицо было бы совершенно невозможно.

Предмет

Предмет в современной живописи совершенно не обязательно должен начинаться и заканчиваться на холсте, может существовать без тени и четкого очертания и вообще не ставит целью напомнить какой-то предмет или опровергнуть канон того, как рисовались предметы. Временами он настолько неуловим, что догадаться о нем можно только по надписи. Предмет без функции, но в контексте — наверное, таким было бы общее описание вещей в живописи здесь и сейчас.

Susan Rothenberg, With Martini, 2002

William Scott, Bottle and bowl, blues on green, 1970

Человек

Портретное сходство остается уделом фотографии (и уже даже не как искусства, а как молчаливого регистра в фейсбуке или айфоне). Эмоция человека совсем не обязательно должна быть изображена в пределах лиц и тел — как смотрят на нас мускулистые мужички с полотен Машкова или Фрида со сросшимися бровями. Что же теперь рисует художник, когда рисует человека? В первую очередь — его человечность, нечто живое и неуловимое, что присуще только существам, которые умеют дышать. Направления жестов, полуповороты тела, акценты поз, тона теплокровной кожи, штрихи одежды — и незавершенность портрета почти всегда становится не только высказыванием, но и знаком качества.

Richard Phillips, Spectrum, 1998

Elizabeth Peyton, Jarvis, 1995

Ситуация

Жанровая сцена как раскадровка и застывшая картинка из театра исчезли из современной живописи чуть ли не раньше всего. Даже на мансардах Ренуара девушки в шляпках смотрят не на кавалеров, а куда-то между их трубками, сиренью и небом, и взгляд этот ловить не надо. Ситуация в живописи сейчас — это условно, минимум — живое в мертвом: от собаки на кресле до человека в аэропорту. И те, и другие одинаково плоские — перспектива убивает все: рука начинается или заканчивается в перилах, ноги уходят в лестницу, а волосы сливаются с фоном. Границы иллюзорны, и слияние с поглощением занимают сейчас художников больше всего, ведь аморфность и прозрачность — наша чуть ли не самая новая и интересная черта.

Neo Rauch, Die Fuge, 2007

Karin Mamma Andersson, Scener ur ett aktenskap, 2009

Линия и форма

Кошмар обывателя — абстракция — продолжается, потому что рисовать нечеткое нечто, которое обретает новую суть через цвет, форму и размах линии — это бестелесная живопись с нуля, без впечатления, живопись из головы, идущая от импульсов. И хотя большинство абстрактных полотен — предмет инвестиций для бесхребетных коллекционеров и унылых банков, лучшие из современных абстракционистов продолжают вычленять из белого шума вещи, которых не существует в осязаемой природе.

Cy Twombly, Leda and the swan, 1962

Roger Hilton, September 1961, 1960

Пейзаж

Природа у современных живописцев — не Божий храм и не мастерская, не декорации и не пастораль, из которой выкурили всех людей. На планете, где живет почти семь миллиардов человек, природа и среда — универсальная утопия, нарисованная пунктиром, в которой бывали или попадают все. Она без конца и без края, проявляется то в виде полей, то в мелочах — из плоской детской раскраски, где фон и герои не существуют друг без друга. Природа — это огромный человек без глаз и носа, утонувший в обыденности и безвременье.