Известный журналист о себе, путешествиях и свободе.

29 сентября 1949 года родился Петр Вайль — российский и американский журналист, писатель, главный редактор Русской службы Радио «Свобода».

Петр Вайль почти всю жизнь провел за границей. Эмигрировал в США в 1977 году, жил в Нью-Йорке, сотрудничал со многими эмигрантскими изданиями, в том числе с газетой «Новый американец», редактором которой был Сергей Довлатов. Там же, в США, Вайль познакомился с Иосифом Бродским. Позже он выступил составителем двух сборников стихов Бродского: «Рождественские стихи» и «Пересеченная местность».

Вайль — автор книг «Гений места», «Карта родины», «Стихи про меня». В соавторстве с Александром Генисом написал «60-е: Мир советского человека», «Американа», «Русская кухня в изгнании», «Родная речь», лауреат нескольких литературных премий, член-основатель Академии русской современной словесности.

Сегодня мы вспоминаем высказывания знаменитого журналиста, отражающие его мудрость и жизненный опыт.

Людей можно разделить на тех, которые живут, и тех, которые строят жизнь. Я отношусь к первым.
Вообще полная свобода не только невозможна, но и не нужна человеку, а если желанна, то это — иллюзия, самообман. Любая привязанность и страсть — к работе, музыке, животному, другому человеку — это кабала, путы, обязательства, и нет в мире ничего более противоположного и противопоказанного свободе, чем любовь. Человеку нужна не свобода, а любовь.

Голод — источник наслаждения в той же мере, в какой эстетическая потребность или вожделение позволяют нам чувствовать себя счастливыми в музее или постели. Голод нужно оберегать так же трепетно, как любовь к женщинам или живописи.
Вкус есть мировоззрение, мировосприятие, миропонимание. Различение на вкус двадцати шести видов маслин — такое же проявление культуры, как определение на слух сорока одной симфонии Моцарта.
Люблю женское лицо, завораживаюсь его тайной; люблю женское тело, преклоняясь перед совершенством его устройства. Люблю тайну женско-мужских отношений, полагая, что ничто в мире не достигает такой красоты, богатства и непостижимости.
Народная русская забава — искать, кто виноват, чтобы решить, что делать
Несмотря на склонность к компромиссам, я знал, что в партию вступать не буду, а без этого сделать мало-мальски ощутимую карьеру в журналистике было невозможно. И, кроме всего прочего, я хотел читать и смотреть то, что мне нравится. Так что делать в этой стране мне было нечего.
Новая формула старого мифа звучала так: «Чем хуже строй, тем лучше люди» — многолетнее утешение советского человека. Концепция романтическая, с вариациями вроде: только в бедных хижинах живет искреннее чувство. Основана на механизме компенсации порождающем банальности из числа утешительных заблуждений: если красива, значит глупа; если богат, значит зол; если нет колбасы, значит есть духовность; если дурны правители, значит прекрасен народ.
Ностальгировать по неодушевленным предметам, по-моему, унизительно. Березки — они везде березки. Можно скучать по близким людям. Это да. Если ты не можешь создать сам вокруг себя микромир, в котором тебе удобно, уютно и хорошо, тогда тебе на любой родине будет плохо.
Странствие выполняет по отношению к пространству ту же функцию, что текст по отношению к листу и речь по отношению ко времени: заполняет пустоту.
Не бойтесь протоптанных дорог. Они протоптаны не просто так. Если миллионы людей до тебя ахнули при виде Нотр-Дам де Пари, ты тоже не стесняйся ахнуть.
Мы-то все орлы, супермены хемингуэевского помета, мы давим чувства, и цедим слова, и уже не замечаем, как за нашей скупой мужественностью утверждается хамское равнодушие.
Люблю душевное простодушие, способность удивляться. Не люблю душевную пресыщенность, эмоциональную усталость
Если тебя литература делает одним человеком, музыка другим, живопись третьим, а кино четвертым, то где тогда ты настоящий?
... у меня нет ни Бальмонта, ни Брюсова, упаси бог, а вот «Незнакомка» блоковская многому научила. Еще в молодости я вдруг осознал, что прекрасный, романтичный, закутанный в дымку образ — просто б...дь. Это было ошеломительное открытие, урок снижения. Вот почему «Незнакомка».
По вторгавшимся в тебя стихам можно выстроить свою жизнь — нагляднее, чем по событиям биографии... «Почему Цветаева» больше скажет о человеке, чем «почему на филфак»; пронесенная до старости юношеская преданность Маяковскому психологически важнее, чем многолетняя супружеская верность.
Обобщения хороши в молодости, когда искренне рассчитываешь на то, что жизнь можно свести к формуле.
Я же конформист, как и любой нормальный человек. Иначе бы уже валялся где-нибудь в подвале, независимый от всех.
Впервые Венецию я увидел в 1977 году и сразу сказал своим приятелям, что это место, где бы я хотел провести последние годы и умереть. Это единственный город в мире, не имеющий наземного транспорта, — в это надо вдуматься. Там нет колеса вообще — либо пешком, либо по воде... Погружаясь в Венецию, ты погружаешься в собственное прошлое.