Преклоняйтесь перед Фидим и
Микеланджело. Восхищайтесь
божественной ясностью одного
и суровым страданием другого.
Восхищение — это хорошее вино
для благородных умов.
Роден
Пьета (Плач): распространенный сюжет искусства
Средних веков — печальная Дева Мария сидит, держа на коленях тело Своего Сына,
снятого с Креста.
В Риме Микеланджело продолжил начатое в Садах Медичи изучение античной скульптуры, ставшей одним из источников его богатой пластики. К первому римскому периоду относятся статуя Вакха (ок. 1496, Национальный музей, Флоренция) и скульптурная группа «Пьета» (ок.1498-99),
выполненная п
о заказу аббата Сен-Деки — французского посланника при Ватикане, свидетельствует о начале творческой зрелости мастера.
В своей Пьета Микеланджело обратился к теме, которая до той поры трактовалась преимущественно в странах к северу от Альп, где изображение страдания всегда связывалось с идеей искупления. Теперь же двадцатитрехлетний художник, напротив, предложил невиданное ранее изображение Мадонны с мертвым Сыном. У нее юное лицо, но это не признак возраста, она дана как бы вне времени. Мария лишь чуть склонила голову над сыном, тело которого, лишенное жизни, удобно расположилось на ее коленях, «вся ее материнская нежность устремлена лишь на него. Ей не на что больше надеяться, не на кого больше опереться; она далека от того, чтобы жить надеждой на мщение. У нее нет больше этого сына... После того как видела она его позорную казнь, она держит теперь у себя на коленях безжизненную его голову. Вот, без сомнения, высшая скорбь, какую может испытать материнское сердце» (Стендаль). Молодой скульптор не пошел по пути, указанному ему предшественниками, изображавшими Богоматерь измученной, увядшей, обезображенной страданием. Он сохранил ей прелесть неувядаемой юности. Красота здесь неотделима от страданий, изломанные складки ее пышного одеяния оттеняют наготу хрупкого тела Христа.
«Жест Марии — одно из самых ранних свидетельств того замечательного открытия, которое сделал Микеланджело и которое впоследствии явилось наиболее излюбленным мотивом его искусства. Это особый вид движения, которое можно было бы назвать эмоциональным — движения как выражения мысли и чувства, движения, вызванного не столько событием, сколько состоянием духа, — этого не знало ни античное искусство, ни искусство раннего Возрождения» (Б. Виппер).
Ирвинг Стоун в книге «Муки и радости» пишет: «Как ни старался Микеланджело, он не мог найти в Евангелии таких строк, где бы говорилось о минутах, когда Мария оставалась одна с Иисусом. По мысли же Микеланджело, в композиции никого, кроме Христа и Марии, не должно было быть. Он словно бы ощущал Марию рядом: так много он когда-то думал о начале ее рокового пути. Теперь она вся в нервном напряжении, в муках — ее сын простерт перед нею мертвый. Если он впоследствии и воскреснет, сейчас он мертв, воистину мертв, и следы томления на его лице говорят о том, что он испытал на кресте. И значит, в изваянии нельзя показать какие-либо чувства Иисуса по отношению к матери, можно лишь выразить чувства Марии к сыну. Тело Иисуса будет безжизненным, инертным, глаза его закрыты. Всю тяжесть горя примет на себя перед зрителем Мария. Это, казалось Микеланджело, будет верным решением темы».
«Микеланджело закончил из мрамора „Пьета“, ее поставили в Сан Пьетро, в капелле девы Марии, врачевательницы лихорадки, где был некогда храм Марса.
Пусть ни один скульптор, каким бы ни был он исключительным матером, и не думает достичь совершенства этого произведения по рисунку и изяществу; никакими трудами не достигнет он такой тонкости, такой чистоты, такой искусности в обработке мрамора, каких достиг Микеланджело, ибо явлена здесь вся сила и мощь искусства.
Микеланджело так любил это произведение и труд, потраченный на него, что на этот раз, чего никогда не делал, надписал свое имя на перевязи, опоясывающей грудь мадонны; произошло же это потому, что однажды, войдя в капеллу, где она помещена, Микеланджело нашел здесь много чужеземцев из Ломбардии, очень ее восхвалявших, причем на вопрос одного из них, кто ее сделал, другой отвечал: „Наш миланец Гоббо“. Ни слова не говоря стоял Микеланджело, и несколько странным ему показалось, что другому приписывают его труды. Ночью, принеся с собой светильник и резец, он заперся здесь и на перевязи вырезал свое имя..
И поистине он достиг такого совершенства, что статуя кажется живой, о чем прекраснейший поэт сказал так: Достоинство и красота, И скорбь...» (Вазари).
В Риме Микеланджело продолжил начатое в Садах Медичи изучение античной скульптуры, ставшей одним из источников его богатой пластики. К первому римскому периоду относятся статуя Вакха (ок. 1496, Национальный музей, Флоренция) и скульптурная группа «Пьета» (ок.
о заказу аббата Сен-Деки — французского посланника при Ватикане, свидетельствует о начале творческой зрелости мастера.
В своей Пьета Микеланджело обратился к теме, которая до той поры трактовалась преимущественно в странах к северу от Альп, где изображение страдания всегда связывалось с идеей искупления. Теперь же двадцатитрехлетний художник, напротив, предложил невиданное ранее изображение Мадонны с мертвым Сыном. У нее юное лицо, но это не признак возраста, она дана как бы вне времени. Мария лишь чуть склонила голову над сыном, тело которого, лишенное жизни, удобно расположилось на ее коленях, «вся ее материнская нежность устремлена лишь на него. Ей не на что больше надеяться, не на кого больше опереться; она далека от того, чтобы жить надеждой на мщение. У нее нет больше этого сына... После того как видела она его позорную казнь, она держит теперь у себя на коленях безжизненную его голову. Вот, без сомнения, высшая скорбь, какую может испытать материнское сердце» (Стендаль). Молодой скульптор не пошел по пути, указанному ему предшественниками, изображавшими Богоматерь измученной, увядшей, обезображенной страданием. Он сохранил ей прелесть неувядаемой юности. Красота здесь неотделима от страданий, изломанные складки ее пышного одеяния оттеняют наготу хрупкого тела Христа.
«Жест Марии — одно из самых ранних свидетельств того замечательного открытия, которое сделал Микеланджело и которое впоследствии явилось наиболее излюбленным мотивом его искусства. Это особый вид движения, которое можно было бы назвать эмоциональным — движения как выражения мысли и чувства, движения, вызванного не столько событием, сколько состоянием духа, — этого не знало ни античное искусство, ни искусство раннего Возрождения» (Б. Виппер).
Ирвинг Стоун в книге «Муки и радости» пишет: «Как ни старался Микеланджело, он не мог найти в Евангелии таких строк, где бы говорилось о минутах, когда Мария оставалась одна с Иисусом. По мысли же Микеланджело, в композиции никого, кроме Христа и Марии, не должно было быть. Он словно бы ощущал Марию рядом: так много он когда-то думал о начале ее рокового пути. Теперь она вся в нервном напряжении, в муках — ее сын простерт перед нею мертвый. Если он впоследствии и воскреснет, сейчас он мертв, воистину мертв, и следы томления на его лице говорят о том, что он испытал на кресте. И значит, в изваянии нельзя показать какие-либо чувства Иисуса по отношению к матери, можно лишь выразить чувства Марии к сыну. Тело Иисуса будет безжизненным, инертным, глаза его закрыты. Всю тяжесть горя примет на себя перед зрителем Мария. Это, казалось Микеланджело, будет верным решением темы».
«Микеланджело закончил из мрамора „Пьета“, ее поставили в Сан Пьетро, в капелле девы Марии, врачевательницы лихорадки, где был некогда храм Марса.
Пусть ни один скульптор, каким бы ни был он исключительным матером, и не думает достичь совершенства этого произведения по рисунку и изяществу; никакими трудами не достигнет он такой тонкости, такой чистоты, такой искусности в обработке мрамора, каких достиг Микеланджело, ибо явлена здесь вся сила и мощь искусства.
Микеланджело так любил это произведение и труд, потраченный на него, что на этот раз, чего никогда не делал, надписал свое имя на перевязи, опоясывающей грудь мадонны; произошло же это потому, что однажды, войдя в капеллу, где она помещена, Микеланджело нашел здесь много чужеземцев из Ломбардии, очень ее восхвалявших, причем на вопрос одного из них, кто ее сделал, другой отвечал: „Наш миланец Гоббо“. Ни слова не говоря стоял Микеланджело, и несколько странным ему показалось, что другому приписывают его труды. Ночью, принеся с собой светильник и резец, он заперся здесь и на перевязи вырезал свое имя..
И поистине он достиг такого совершенства, что статуя кажется живой, о чем прекраснейший поэт сказал так: Достоинство и красота, И скорбь...» (Вазари).
Комментариев нет:
Отправить комментарий