Они оживают, когда никто не видит... Художник Элеонора Альметьева - Xenia

Я думаю, что снег придумали только для детей. Взрослым снег, вообще, ни к чему. Они только и говорят о том, что стало скользко, что дорожки замело, что троллейбусы медленней ездят, что на скамейке сидеть холодно, что темнеет рано. А мне, наоборот, нравится, что блестит лёд, что снег на дорожках скрипит, что скамейки все белые и пушистые, что сосульки с крыш свисают весело, что в снежки можно играть, сколько захочешь.

Мама говорит:
- Полина, не бегай! А то сперва вспотеешь, потом простудишься.
Мама говорит:
- Не лезь в сугроб - снега в ботинки наберёшь! Ты меня слышишь?
Мама говорит:
- Давай домой уже. Вон, все варежки мокрые, и холодно совсем!
А у нас снежная баба уже почти готова. И ни капельки даже не холодно.
Мы с Данкой катим большой снежный ком – это будет голова. А Кася уже раздобыла морковку для носа, и бежит к нам через двор, и машет ею над головой.
- Бабушка сказала, что ещё пять минут и домой, - говорит она, запыхавшись.
- Мааам! - кричу я. - Можно мне ещё пять минут?
- Но не больше, – говорит мама. – И шапку поправь, а то в уши надует!
А что тут может надуть, если никакого ветра нет, даже малюсенького?

- Мам, посмотри, какая красивая снежная баба у нас получилась! Прямо бабулечка-красотулечка!
Я стою у окна на цыпочках и смотрю вниз, во двор. Там совсем никого нет, только лавочки, засыпанные снегом, жёлтые фонари, пустая детская площадка, и посередине двора – наша баба.
- Мама, а ей там одной не страшно?

- Я думаю, что ей не страшно. Но, может быть, ей немножко грустно и одиноко.
- Но мы же не можем взять её домой?
- Не можем, - говорит мама. – Но вы с девочками можете завтра слепить ещё одну снежную бабу. Или снеговика. И им вместе будет веселее.
Конечно! Как же я сама до этого не додумалась!

- Давайте, слепим ей внучку! – говорит Кася. – У каждой бабы должна быть внучка!
- Ага, может, ещё и деда ей слепим? – говорит Данка. – Молчи уж!

Кася обижается и идёт к лавочке. И начинает медленно расчищать её от снега. И на нас даже не смотрит.
Данка ещё раз обходит снежную бабу, поправляет ей нос-морковку, хмурит брови.
- Может, ей совсем и не грустно одной. Она всё равно не живая.
- А вот и живая! – говорю я. – Просто она оживает, когда никто не видит! Ночью!

- А откуда ты знаешь? – спрашивает Данка. – Если никто не видит, то и ты не видишь!
- А вот и знаю! На свете всё живое!
- И даже вот эта морковка? – смеётся Данка.
- Да, и морковка! – говорю я.
- И даже снег?
- И снег!
- И вон та лавочка? – Данка показывает на лавочку, на которой сидит Кася.
- Да, да, и лавочка тоже! – говорю я. – Просто ты не веришь, поэтому ничего и не замечаешь!
- Ой, - говорит Кася.
Она встаёт с лавочки и внимательно на неё смотрит. И даже немножко приседает.
- Я тоже верю! – говорит Кася и на всякий случай гладит лавочку по деревянной спинке.

И тут во двор выходит Ромка с Бутусей. Бутуся звонко лает и бежит к нам, смешно подпрыгивая в снегу.
- Ой, а давайте, слепим нашей бабе собачку! – говорит Кася.
- А давайте! – говорим мы с Данкой хором.
Нашей снежной бабе очень даже повезло. Ей можно слепить кого угодно – хоть внучку, хоть деда, хоть собачку. Ну и хорошо! Пусть себе оживают на здоровье! (Елена Касьян)

Элеонора Альметьева (Xenia) родилась в Читинской области, но детство ее неразрывно связано с нашим краем, где она провела 13 лет своей жизни. "Детство моё прошло в Осташкове – маленьком провинциальном городе на Селигере, в неповторимой трогательной красоте, которая заложила во мне основы мировосприятия" – вспоминает в своей автобиографии художница. С 1988 года она живет и работает в Санкт-Петербурге. Обучалась в Российском государственном университете имени А.И. Герцена, православном Институте религиоведения и церковных искусств при подворье Оптиной пустыни. За плечами Элеоноры длинный путь, способствующий духовному и профессиональному росту. Более 20 персональных выставок в России, Германии, Финляндии, участие в коллективных выставках в Санкт-Петербурге, Москве, Гамбурге, Страсбурге и других городах: художницу любят и признают не только в России, но и за рубежом.

Ее работы притягивают своей непосредственностью, какой-то необыкновенной легкостью, живостью и внутренним теплом, которое невозможно не почувствовать. Тепло это вызывает какое-то странное, давно оставленное в детстве чувство – будто ты впервые смотришь на мир и все его, ныне обыденные вещи, кажутся еще чем-то волшебным и уникальным.